Неточные совпадения
Но Левин много изменился
со времени своей женитьбы; он был терпелив и если не
понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что, не зная всего, он не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался не возмущаться.
У него была способность
понимать искусство и верно,
со вкусом подражать искусству, и он подумал, что у него есть то самое, что нужно для художника, и, несколько
времени поколебавшись, какой он выберет род живописи: религиозный, исторический, жанр или реалистический, он принялся писать.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чем дело, в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только: «
Понимаешь!» — а уж там, в другой комнате, в продолжение того
времени, как гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, — это все было
со стороны рыбного ряда.
Очнувшись, я несколько
времени не мог опомниться и не
понимал, что
со мною сделалось.
Улита стояла ни жива ни мертва. Она чуяла, что ее ждет что-то зловещее. За две недели, прошедшие
со времени смерти старого барина, она из дебелой и цветущей барской барыни превратилась в обрюзглую бабу. Лицо осунулось, щеки впали, глаза потухли, руки и ноги тряслись. По-видимому, она не
поняла приказания насчет самовара и не двигалась…
Она говорила с ним, как
со мною, когда я, во
время уроков, не
понимал чего-либо, и вдруг дедушка встал, деловито оправил рубаху, жилет, отхаркнулся и сказал...
Я иногда лежал в забытьи, в каком-то среднем состоянии между сном и обмороком; пульс почти переставал биться, дыханье было так слабо, что прикладывали зеркало к губам моим, чтоб узнать, жив ли я; но я помню многое, что делали
со мной в то
время и что говорили около меня, предполагая, что я уже ничего не вижу, не слышу и не
понимаю, — что я умираю.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая
со мной в последнее
время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой
со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости
понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Потому что —
поймите же — никто и никогда из нас
со времени Двухсотлетней Войны не был за Стеною — я уже говорил вам об этом.
Или, вы думаете, я не
понимал смысла этой вашей фамильярности
со мной на вечерах, этих нежных взглядов, этого повелительного и интимного тона, в то
время когда на нас смотрели посторонние?
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко и свободно…» Но, вспомнив, что статьи его о сельском хозяйстве, да и стихи тоже, были сначала так, ни то ни се, а потом постепенно совершенствовались и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался,
понял нелепость своего заключения и
со вздохом отложил изящную прозу до другого
времени: когда сердце будет биться ровнее, мысли придут в порядок, тогда он дал себе слово заняться как следует.
Венсан был влюблен в младшую дочку, в Марию Самуиловну, странное семнадцатилетнее существо, капризное, своевольное, затейливое и обольстительное. Она свободно владела пятью языками и каждую неделю меняла свои уменьшительные имена: Маня, Машенька, Мура, Муся, Маруся, Мэри и Мари. Она была гибка и быстра в движениях, как ящерица, часто страдала головной болью.
Понимала многое в литературе, музыке, театре, живописи и зодчестве и во
время заграничных путешествий перезнакомилась
со множеством настоящих мэтров.
— Теперь я этого еще не могу сделать, но
со временем, и даже скоро, я это устрою, а теперь я тебя еще хочу немного на уздечке подержать.
Понял меня?
«Стригуны» молчали; они
понимали, что слова Собачкина очень последовательны и что
со стороны логики под них нельзя иголки подточить; но в то же
время чувствовали, что в них есть что-то такое неловкое, как будто похожее на парадокс.
— Видишь ли, Олеся… это и случилось так внезапно… и кроме того, я боялся тебя беспокоить. Ты в последнее
время стала
со мной какая-то странная, точно все сердилась на меня или надоел я тебе… Послушай, Олеся, — прибавил я, понижая голос, — нам с тобой много, много нужно поговорить… только одним…
понимаешь?
На улице ему стало легче. Он ясно
понимал, что скоро Яков умрёт, и это возбуждало в нём чувство раздражения против кого-то. Якова он не жалел, потому что не мог представить, как стал бы жить между людей этот тихий парень. Он давно смотрел на товарища как на обречённого к исчезновению. Но его возмущала мысль: за что измучили безобидного человека, за что прежде
времени согнали его
со света? И от этой мысли злоба против жизни — теперь уже основа души — росла и крепла в нём.
Она
поняла и поверила мне — это я видел по ее внезапной бледности и по тому, как она вдруг скрестила на груди руки
со страхом и мольбой. В мгновение в ее памяти промелькнуло ее недавнее прошлое, она сообразила и с неумолимою ясностью увидела всю правду. Но в то же
время она вспомнила, что я лакей, низшее существо… Проходимец с всклокоченными волосами, с красным от жара лицом, быть может пьяный, в каком-то пошлом пальто, грубо вмешался в ее интимную жизнь, и это оскорбило ее. Она сказала мне сурово...
— Напьёмся чаю и пойдём
со мной… — заговорил он, позёвывая. — Я дам тебе одного человечка, ты за ним следи. Куда он — туда и ты,
понимаешь? Записывай
время, когда он войдёт в какой-либо дом, сколько там пробудет. Узнай, кого он посещал. Если он выйдет из дома — или встретится дорогой — с другим человеком, — заметь наружность другого… А потом… впрочем, всего сразу не
поймёшь.
Саша. Так страшно, как никогда не было! (Оглядывается.) Мне кажется, что я его не
понимаю и никогда не
пойму. За все
время, пока я его невеста, он ни разу не улыбнулся, ни разу не взглянул мне прямо в глаза. Вечно жалобы, раскаяние в чем-то, намеки на какую-то вину, дрожь… Я утомилась. Бывают даже минуты, когда мне кажется, что я… я его люблю не так сильно, как нужно. А когда он приезжает к нам или говорит
со мною, мне становится скучно. Что это все значит, папочка? Страшно!
Во
время сенокоса у меня с непривычки болело все тело; сидя вечером на террасе
со своими и разговаривая, я вдруг засыпал, и надо мною громко смеялись. Меня будили и усаживали за стол ужинать, меня одолевала дремота, и я, как в забытьи, видел огни, лица, тарелки, слышал голоса и не
понимал их. А вставши рано утром, тотчас же брался за косу или уходил на постройку и работал весь день.
Видимо, что она ожидала и желала, чтобы на эти слова ее Елпидифор Мартыныч сказал ей, что все это вздор, одна только шалость
со стороны князя, и Елпидифор Мартыныч
понимал, что это именно княгиня хотела от него услышать, но в то же
время, питая желание как можно посильнее напакостить князю, он поставил на этот раз правду превыше лести и угодливости людям.
— Прежде всего-с, — продолжал полковник, — я должен вам сказать, что я вдовец… Дочерей у меня две… Я очень хорошо
понимаю, что никакая гувернантка не может им заменить матери, но тем не менее желаю, чтобы они твердо были укреплены в правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит
со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, — вот почему я хотел бы, чтоб дочери мои закалены были и, так сказать, вооружены против всего этого…
— Три и есть. Обедать
время пришло. Ну, посадили меня, доброго молодця, честь честью. Опять старики с дочкой вместе, нам с молодым хозяином на особицю, да еще, слышь, обоим чашки-те разные. Тут уж мне за беду стало. «Ах вы, говорю, такие не эдакие. Вы не то што меня бракуете, вы и своего-то мужика бракуете». — «А потому, — старуха баит, — и бракуем, што он по Русе ходит, с вашим братом,
со всяким поганым народом, нахлебается…» Вот и поди ты, как они об нас
понимают!
— Я все видел! — закричал было Долгов и остановился, потому что Бегушев в это
время порывисто встал из-за стола. Никто не
понимал, что такое с ним. Дело в том, что доктор, пройдя несколько раз по столовой, подошел опять к Домне Осиповне и сказал ей негромко несколько слов. Она в ответ ему кивнула головой и поднялась
со стула.
— Вы слишком раздражены теперь, Наталья Алексеевна, — начал он, — вы не можете
понять, как вы жестоко оскорбляете меня. Я надеюсь, что
со временем вы отдадите мне справедливость; вы
поймете, чего мне стоило отказаться от счастия, которое, как вы говорите сами, не налагало на меня никаких обязанностей. Ваше спокойствие дороже мне всего в мире, и я был бы человеком самым низким, если б решился воспользоваться…
Много лет протекло
со времени всех этих происшествий; я не раз размышлял о них — и до сих пор так же не могу
понять причины той ярости, которая овладела моим отцом, столь недавно еще запретившим самое упоминовение при нем этих надоевших ему часов, как я не мог
понять тогда бешенства Давыда при известии о похищении их Василием.
Желудок его оказался туго набит свежим свиным мясом вместе
со щетиной. По справке открылось, что в это самое утро эти самые волки зарезали молодую свинью, отбившуюся от стада. И теперь не могу я
понять, как сытые волки в такое раннее
время осени, середи дня, у самой деревни могли с такою наглостью броситься за собаками и набежать так близко на людей. Все охотники утверждали, что это были озорники, которые озоруют с жиру. В летописях охоты, конечно, назвать этот случай одним из самых счастливейших.
Свойства нашего романтика — это все
понимать, все видеть и видеть часто несравненно яснее, чем видят самые положительнейшие наши умы; ни с кем и ни с чем не примиряться, но в то же
время ничем и не брезгать; все обойти, всему уступить,
со всеми поступить политично; постоянно не терять из виду полезную, практическую цель (какие-нибудь там казенные квартирки, пенсиончики, звездочки) — усматривать эту цель через все энтузиазмы и томики лирических стишков и в то же
время «и прекрасное и высокое» по гроб своей жизни в себе сохранить нерушимо, да и себя уже кстати вполне сохранить так-таки в хлопочках, как ювелирскую вещицу какую-нибудь, хотя бы, например, для пользы того же «прекрасного и высокого».
В течение этого
времени он окачивает себя множеством разнообразнейших знаний, но
понимает только одно: что знания служат ответом на печатные билеты, которые он должен будет брать наудачу
со стола экзаменатора.
Он говорит, что боится ее несчастия, если она
со временем поймет, что ошибалась в нем, разлюбит его и полюбит другого.
Силою любви своей человек создаёт подобного себе, и потому думал я, что девушка
понимает душу мою, видит мысли мои и нужна мне, как я сам себе. Мать её стала ещё больше унылой, смотрит на меня
со слезами, молчит и вздыхает, а Титов прячет скверные руки свои и тоже молча ходит вокруг меня; вьётся, как ворон над собакой издыхающей, чтоб в минуту смерти вырвать ей глаза. С месяц
времени прошло, а я всё на том же месте стою, будто дошёл до крутого оврага и не знаю, где перейти. Тяжело было.
Подали ему суп, он взял ложку, но вдруг, не успев зачерпнуть, бросил ложку на стол и чуть не вскочил
со стула. Одна неожиданная мысль внезапно осенила его: в это мгновение он — и бог знает каким процессом — вдруг вполне осмыслил причину своей тоски, своей особенной отдельной тоски, которая мучила его уже несколько дней сряду, все последнее
время, бог знает как привязалась и бог знает почему не хотела никак отвязаться; теперь же он сразу все разглядел и
понял, как свои пять пальцев.
Он плохо
понимал время, и в его представлении все излюбленные им герои существовали вместе, только двое из них жили в Усолье, один в «хохлах», один на Волге… Мне с трудом удалось убедить его, что, если бы Сысойка и Пила «съехали» вниз по Каме, они
со Стенькой не встретились бы, и если бы Стенька «дернул через донские казаки в хохлы», он не нашел бы там Бульбу.
Потом я ничего не помню до тех пор, пока пришла судебная власть и полиция. Я спросил, который час, и мне сказали: девять. И я долго не мог
понять, что
со времени моего возвращения домой прошло только два часа, а с момента убийства Алексея — около трех.
Всё это — следствие того, что понятия о нравственности в головах многих людей не вырабатываются самобытно, а западают в голову: мимоходом,
со слов других, в то
время, когда ещё мы и не в состоянии
понять таких внушений.
— Грамотность, когда человек имеет возможность читать только вывески на кабаках да изредка книжки, которых не
понимает, — такая грамотность держится у нас
со времен Рюрика, гоголевский Петрушка давно уже читает, между тем деревня, какая была при Рюрике, такая и осталась до сих пор. Не грамотность нужна, а свобода для широкого проявления духовных способностей. Нужны не школы, а университеты.
Князь Янтарный. И Алексей Николаич тут же предложил мне занять место Владимира Иваныча, но я уже имел подобную должность и оставил ее, что я и высказал откровенно Алексею Николаичу; но он был так добр, что в довольно ясных намеках дал мне
понять, что это место для меня пока, но что
со временем я могу занять и большее.
Когда шалунья навзничь на кровать,
Шутя, смеясь, роскошно упадала,
Не спорю, мудрено ее
понять, —
Она сама себя не
понимала, —
Ей было трудно сердцу приказать,
Как баловню ребенку. Надо было
Кому-нибудь с неведомою силой
Явиться и приветливой душой
Его согреть… Явился ли герой,
Или вотще остался ожидаем,
Всё это мы
со временем узнаем.
— Какая вам, — говорю, — еще надобна карьера? Служите усерднее, вы красивы из себя, молоды, здоровы, человек, как
понимаете себя, образованный, выслужитесь: карьера сама собою придет
со временем.
Несколько дней спустя, во
время того же номера Ольги, когда с лошади снимали седло и уздечку для вольного галопа, один из клоунов, кто — не помню [Козлов. Отличный дрессировщик, добрый, смелый человек и хороший товарищ. На эту дурацкую выходку он, не
поняв каламбура, был подстрекнут Г., тогдашним киевским львом. (Примеч. А. И. Куприна.)], обратился к публике
со следующей репризой...
Тем
временем доктор вместе
со старшим офицером занимались размещением спасенных. Капитана и его помощника поместили в каюту, уступленную одним из офицеров, который перебрался к товарищу; остальных — в жилой палубе. Всех одели в сухое белье, вытерли уксусом, напоили горячим чаем с коньяком и уложили в койки. Надо было видеть выражение бесконечного счастья и благодарности на всех этих лицах моряков, чтобы
понять эту радость спасения. Первый день им давали есть и пить понемногу.
Матросы работали, как бешеные,
понимая, как дорога каждая секунда, и не прошло
со времени падения человека за борт пяти-шести минут, как «Коршун» почти неподвижно покачивался на океанской зыби, и баркас, вполне снаряженный, полный гребцов, с мичманом Лопатиным на руле, спускался на шлюпочных талях на воду.
— Это ничего не значит. Там у него слушатели, которым он говорит только то, что обязан говорить по требованиям службы; а тебя он учит, как внушает ему его любовь к просвещению и истине. Ты — счастливец, сын мой: ты имеешь редкого образователя, трудов которого нельзя оплатить никакими деньгами. Дорожи им и уважай его, потому что это такой честный и свободномыслящий человек, значение которого ты
поймешь только
со временем.
Вышла пауза — и я
понимал, что они в это
время должны были молча глядеть друг на друга: мать моя с ужасом, а Христя
со спокойствием, которое вызывало этот ужас.
— Нет, мое дитя, это не совсем так, — отвечала матушка, — ты Ивана Ивановича не обременяешь. Поверь мне, что я в этом кое-что
понимаю: Иван Иваныч — это то, что в какой-то басне представлено под видом лани, которая, лишась своих детей и имея полное вымя молока, искала какого-нибудь звереныша, чтобы он отдоил это отягощающее ее молоко, — ты для него этот звереныш, и притом очень добрый, а
со временем будешь и благодарный.
Как гимназистиком четвертого класса, когда я выбрал латинский язык для того, чтобы попасть
со временем в студенты, так и дальше, в Казани и Дерпте, я оставался безусловно верен царству высшего образования, университету в самом обширном смысле — universitas, как
понимали ее люди эпохи Возрождения, в совокупности всех знаний, философских систем, красноречия, поэзии, диалектики, прикладных наук, самых важных для человека, как астрономия, механика, медицина и другие прикладные доктрины.
С другой стороны на кучу выходило еще одно маленькое окно. Это принадлежало другому, тоже секретному помещению, в которое входили
со второго двора. Тут жили две или три «старицы», к которым ходили молиться раскольники иного согласия — «тропарники», то есть певшие тропарь: «Спаси, Господи, люди твоя». Я в тогдашнее
время плохо
понимал о расколе и не интересовался им, но как теперь соображаю, то это, должно быть, были поморцы, которые издавна уже «к тропарю склонялись».
Меня любили, счастье было близко и, казалось, жило
со мной плечо о плечо; я жила припеваючи, не стараясь
понять себя, не зная, чего я жду и чего хочу от жизни, а
время шло и шло… Проходили мимо меня люди
со своей любовью, мелькали ясные дни и теплые ночи, пели соловьи, пахло сеном — и всё это, милое, изумительное по воспоминаниям, у меня, как у всех, проходило быстро, бесследно, не ценилось и исчезало, как туман… Где всё оно?
Виталина. Грешно мне забыть, как ты и жена твоя ухаживали за мною в это
время. Бедная Наташа проплакала только глаза: хоть и дитя, она
понимала, однако ж, что
со мною теряет все в мире и остается круглою, несчастною сиротой. Не страшно было мне умереть, но страшно было оставить ее без состояния, без покровительства. Думать долго не было
времени; вы оба знаете хорошо остальное.
— Или
со временем намерены поступить лекарями в полки. От новых генералов, чего доброго, станется, что их допустят до этого. Ей-ей! Скажут, что женщина с больными гуманнее, ласковее и все эдакое. Ты
пойми, какой вред от этого будет! Они начнут заводить на каждом шагу шуры-муры с офицерами и солдатами, а через это субординации, в которой заключается вся сила войска, как не бывало.